Желание жить

Осторожно маневрируя между высотными домами, ворон нес меня к цели. Птица планировала, без труда ориентируясь в резко меняющихся потоках воздуха, хаос которых могут породить только огромные, бестолково отстроенные города. Однако своеобразная грация полета меня сейчас не интересовала: цель была рядом! Я прикрыл глаза, которых у меня не было, будто выпадая из реальности, потянул носом, которого у меня не было, в поисках следов жертвы… Да, это именно он, я видел его совершенно отчетливо, сутулого мужчину, боязливо озиравшегося. Подняв высокий воротник, он как раз выходил из темной подворотни, когда… Да! Я не ошибся.

Я открыл глаза. Ворон пикировал в глубокий, темный колодец двора, освещенный только одним болтающимся на ветру фонарем. Но даже в своем углу фонарь почти не давал света, тратя весь свет на бессмысленную борьбу с метелью. Легко выправив полет у самой земли, птица низко заскользила над поверхностью, постепенно замедляя полет. Когда впереди показался нечеткий силуэт, терзаемый порывами, я оторвался от послушного пернатого слуги и понесся бесплотным духом дальше. Ворон с трескучим карканьем взвился в воздух. Не знаю даже с чем сравнить это ощущение полета… Разве что с полетами в невесомости, хоть я и никогда не бывал в космосе. На тебя не действует ни притяжение земли, ни ветер, ни сопротивление воздуха. Ты паришь! Но при этом и не можешь управлять полетом.

Я передвигался со скоростью слегка превышающую скорость бегущего человека. Снежинки проходили сквозь меня, делая силуэт впереди все более различимым. Сутулый силуэт мужчины. Я приготовился. Я его быстро догонял, до выхода на широкую улицу оставалось не так и много, я успею. Главное – это хорошенько его напугать. Когда им до смерти страшно, они все хотят жить особенно страстно. Мужчина в очередной раз боязливо оглянулся и как будто ускорил шаг. Мне оставалась буквально пара метров до него, лучшей возможности не представится, он уверен, что за ним никого нет…

Всем своим существом я захотел жить, во мне вопил внутренний голос, требуя живительной силы, меня выворачивало наизнанку от нечеловеческой жажды жизни. Но я не мог ни кричать, ни дергаться от ужаса ощущений. Я мог только смотреть в спину темному силуэту, смотреть, переполняясь ненавистью и злобой. Он, такой живой и теплый, а я даже пошевелиться не могу нормально, окружающий мир могу воспринимать только по жалким чувствам птицы, жрущей падаль!

Я почувствовал, что мой полет замедляется, что снежинки начинают предательски бить меня в грудь. Меня потянуло вниз, к земле. Но я не отрывал жадного взгляда от спины. Сделав пару широких шагов в воздухе, я по инерции пробежал остаток расстояния до мужчины и развернул его лицом к себе, схватив за тощее плечо. Меня догнал поднятый мною вихрь, обдал мою спину охапкой снежинок, а его леденящим холодом.

На лице мужчины был написан неописуемый ужас, я всегда хотел в этот момент посмотреть на себя в зеркало, неужели я бываю так страшен?! У жертвы глаза вылезли из орбит, челюсть отвисла и мелко дрожала, будто он хотел кричать, но не мог, наверняка сердце приостановило размеренный стук. В его расширенных глазах читался страх смерти, но еще там было написано желание жить. Да, он хотел выжить любой ценой, я это чувствовал. Удостоверившись в этом, я припал к его, оголившейся после резкого рывка, шее.

Жить он хотел очень сильно, и его жизненная сила перетекала ко мне вместе с кровью. Сегодня можно пировать, жертву ждет за углом убийца, которого интересует только кошелек, но за это он пырнет ножом. Просто так, из практических соображений, чтобы не узнал, потому что уже была ходка. Значит, буду пить до последнего, наслаждаться вливающимися силами. Оставлю ровно столько, чтобы ему хватило дойти до выхода из проулка. Все равно он умер бы от потери крови после удара заточкой.

Наконец удовлетворенный, я вновь провалился в вакуум и зацепился за свою жертву. Надо проследить, может все-таки все обойдется? Цепляясь за стену обеими руками, мужчина из последних сил полз к уличному свету, едва шевеля побелевшими губами в хрипе «Помогите!». Наверное, убийце надоело ждать, он решил, что мужик где-то свернул. Он уже двинулся было дальше по своим делам, как бросил прощальный взгляд в проулок… и не упустил свой шанс. Я позвал ворона.

Когда убийца вышел из проулка, неся в кармане портмоне и вытертый о пальто мертвеца нож, над ним тихо выпорхнула черная птица, унося к звездам бесплотную ношу.

Больничный халат врача пылал пожаром. Повиснув на его руке в белом рукаве, девушка беззвучно вздрагивала. Она рыдала. Густые кудри спадали волнами и колыхались в такт всхлипам. Казалось, что вся правая рука мужчины объята пламенем неестественного медного оттенка.

– Ну-ну, не надо, ну что же вы... – Врач осторожно похлопывал по маленькой девичьей руке. В его голосе чувствовалось неподдельное участие. – Все будет хорошо, он поправится. – Он замолчал ненадолго, как будто раздумывая, чем еще утешить. – Состояние стабильно критическое. Стабильно, понимаете? То есть резких ухудшений не предвидится. Надо только запастись терпением, ваш муж непременно поправится.

Девушка продолжала всхлипывать, но уже реже. Слова и грудной голос врача действовали успокаивающе.

– Доктор, я не могу без него жить! – эта фраза, выговоренная скороговоркой между всхлипами, породила новую волну рыданий.

"Не играет" – автоматически отметил про себя врач и, решившись, произнес:

– Ваш муж чрезвычайно живучий человек. Я не должен этого говорить, но, наверное, хуже не станет. Честно говоря, когда его доставили в состоянии клинической смерти, с огромной потерей крови, я был почти уверен, что он не жилец... Простите, но я именно так и думал. В моей практике не было таких случаев, и вряд ли будут.

– Он всегда был такой жизнерадостный...

– Почему был?! Он и сейчас хочет жить, как никто другой. Да любой здоровый человек, получивший такие обширные ожоги и потерявший больше половины крови, не протянул бы и суток! А Вашему мужу все нипочем. Уже три месяца. И я не удивлюсь, если он не сегодня-завтра очнется.

Врач говорил с абсолютной уверенностью, в голосе сквозила твердость и готовность сделать все, чтобы ускорить этот процесс.

Девушка подняла заплаканные глаза.

– Спасибо, доктор.

Мужчина в белом халате ничего не ответил.

Жуткий холод. Вечером была метель, но к полуночи она полностью улеглась, и небо поднялось. Ни ветерка, ни дуновения. Тишь. В такую звездную морозную ночь сидеть бы около костра в лесу, греться, зачерпывая обжигающий кофе прямо из котелка, и петь песни под гитару. По такой погоде звуки далеко разносятся. И чтобы елка-красавица стояла рядом наряженная, не срубленная, но живая. А не охотиться...

Ворон нарезал широкие круги над городом. Я прислушивался к непривычным ощущениям нового слуги. С прежней послушной птицей что-то случилось, он не явился на зов в одну ночь, не явился и на следующую. Пришлось искать нового слугу. Не самый худший вариант, но дрессировка еще предстоит долгая.

Сегодня охота не предвиделась, ворон не чуял жертв. Как и любой падальщик, он заранее чувствовал кто, где и как скоро умрет. И только не своей смертью. Идеальный помощник в моем деле.

Птице холодно, она с удовольствием сейчас залетела бы к кому-нибудь на балкон, чердак или, в крайнем случае, погрелась бы на теплотрассе. Нет, рано еще отпускать слугу, пусть привыкает. До рассвета еще есть время. Главное, успеть найти путь к больнице раньше, чем свет пробьется из-за горизонта. Иначе можно погибнуть ни за что ни про что. Помнится, я тогда еще только начинал понимать, что со мной творится. Попытался начать поиск еще ранним вечером, пока светло. Мне хватило пары секунд, чтобы потерять почти всю силу, хорошо, что это случилось не утром при возвращении, тогда бы меня наверняка уже давно отпели и присыпали. Повезло, что со страху не покинул тело ворона, умная птица тут же ретировалась. Где-то она сейчас?

С тех пор вылетаю на охоту через полчаса после заката и возвращаюсь не позднее, чем за полчаса до рассвета. Я слишком хочу жить, чтобы рисковать. Ох, и огромное же значение имеет это жгучее желание жизни! Я в первый раз даже не понял, что произошло, когда ко мне, безмолвно вопящему в своей темноте и тишине, абсолютно беспомощному, прилетел слуга. Ворон. Я почувствовал его, едва ли не единственное, что мне было доступно из окружающего, «ухватился»... И оказался парящим в воздухе внутри паникующей птицы. Я сразу было обрадовался: вижу, слышу, чувствую худо-бедно, но ведь чувствую! А потом меня стали одолевать сомнения, а не останусь ли я в теле птицы навсегда? Послушный пернатый друг тут же отнес меня обратно к больнице, к окну, за которым распласталось мое тело. Я отпустил ворона, и оказался медленно парящим в прежнем направлении. Немного наискосок от цели. И только когда я пролетел мимо себя, пронзил одеяло, матрац, кровать насквозь и почти добрался до пола, мне захотелось обратно, к себе – в себя. Очень сильно захотелось, как тогда, в полете. И меня словно магнитом потянуло сквозь кровать и матрац точнехонько в себя, свое тело. После этой тренировки выход на охоту и возвращение с новыми силами не вызывали проблем.

Когда я попробовал первую жертву, я уже начинал догадываться о своей метаморфозе. Путешествуя с вороном, несколько раз видел, как он начинает кружить над каким-нибудь прохожим, к которому его тянул голод и непонятное чувство, своеобразный нюх. Когда жертву настигала смерть, было очень сложно удержать птицу от того, чтобы он с карканье и хлопаньем крыльев не присоединился к своим пирующим братьям. Каждый раз становилось гадко и по-особому жалко жертву. Даже не жертву, а... его бессмысленную смерть! Чуть позже стал замечать, что мне нестерпимо хочется опередить костлявую, приблизиться к жертве вплотную и осторожно, почти нежно припасть к нему, обнять, укусить, присосаться... Жить! Еще чуть погодя у меня стало получаться видеть сам момент смерти, проигрывать всю сцену перед мысленным взором, проникать в помыслы и мысли участников. Уже через пару дней, будучи сильно ослабленным (тогда прошло дней пять после того, как меня вытащили из черного коридора с белой точкой впереди), я не выдержал. Страстно желая жить, я заставил ворона лечь на крыло и устремиться к добыче. Я смутно помню, что было дальше, но наверняка то же, что и во все последующие насыщения. Я черпал, поглощал, высасывал чужую жизнь за несколько мгновений до того, как она должна была прерваться.

Как же я себя прекрасно чувствовал после этого! Божественно! Я тогда вернулся в себя с ликованием, ощущением бессмертия. Вот только совесть... Хотя какая может быть совесть у вампира?! Я лишаю людей жизненных сил, боюсь солнечных лучей, передвигаюсь в теле ворона... Разве осталось во мне хоть что-нибудь человеческое, кроме прикованного к постели тела?

Практически ничего. Моя сущность вампира получила только знания и опыт меня-человека. Теперь и они были полностью переосмыслены, заменены и вычеркнуты. Я не уверен, что хочу возвращаться в мир людей с таким багажом опыта и воспоминаний. Но как же я хочу вернуться при этом!

Вторая охота мне далась с трудом. Я откладывал до последнего, пока не довел себя почти до такого же состояния, как при первой охоте. Тело ведь умирает, ему постоянно нужны свежие силы, и пьет оно их из меня, меня-вампира, насосавшегося довольного упыря. Паразит паразитирует на паразите! Мы с моей физической оболочкой должны были бы стать объектами пристального внимания ученых... Если бы только кто-нибудь узнал о нас.

Как будто я не пробовал предупредить людей о грозящей им гибели! Сколько раз я мучил птицу, заставляя ее кружить у самого носа потенциальной жертвы и каркать вслед! Они все равно шли в пасть смерти. А мы с карканьем взмывали в небо. Подальше от кровавого пира.

Я никогда не забуду крик ужаса и застывшее выражение на лице у девчонки, когда я неожиданно материализовался перед ней и, почти коснувшись ее тонкой шеи, прошептал  "Беги!" и оттолкнул. На большее я не был способен. Расплата была ужасна. В ту же ночь мне пришлось опустошить 3 (три!!!) жертвы, чтобы восстановить силы. А девчонка свалилась замертво от разрыва сердца вместо того, чтобы получить удар молнией. Удар последовал, но уже в бездыханный труп. Больше у меня не получалось отталкивать жертв. И правильно, это бесполезно, это бессмысленные затраты драгоценной силы. Теперь я это отчетливо понимаю, теперь я даже не шепчу ничего и не колеблюсь перед тем, как укусить.

Но из этих экспериментов я вынес одно замечательное правило: пугать жертву перед насыщением. Тогда жизненная сила бьет из них фонтаном. Я превратился в профессионального убийцу. Мне это просто необходимо, я веду борьбу за выживание.

Ворон продрог насквозь и протестующе каркал каждый раз, когда я насильно заставлял подниматься его обратно ввысь после очередной робкой попытки снизиться. Птица сильно устала. Признаться честно, мне и самому уже порядком надоело безрезультатно реять в вышине, предаваясь мыслям о прошлом. Ведь запоминаются особенно хорошо в основном злые, неприятные моменты.

Не стоило продолжать поиски дальше и тратить силы. До рассвета оставалось минут сорок.

На вид ей было двенадцать лет, все в ней дышало молодостью и здоровьем. Розовощекая от природы, она разрумянилась еще сильней на свежем морозном воздухе. Глаза задорно поблескивали под припорошенными снежинками ресницами. Она подышала на руки сквозь рукавицы и с визгом, пробежав пару шагов, прыгнула в сани и помчалась вниз с горки вслед за спускающимися ребятами. Ветер разносил ее торжествующий ор и трепал легкую шубку. Но молодое тело не поддавалось морозу. Копна огненно-рыжих волос выбилась из-под шапки, и они развивались вслед за ней, делая ее похожей на метеор. Снизу ей что-то кричали и махали руками ребята, но она ничего не замечала, наслаждаясь каждым мгновением жизни.

«Она же совсем еще ребенок!» – ворвалась в видение возмущенная мысль забытой совести. Я лениво от нее отмахнулся и продолжил просмотр.

Из-за поворота показался тяжелый грузовик, весь в пятнах, наверняка военный. Мощные фары распугивали лунный свет и слепили ребят, которые махали и кричали на два фланга. Водитель даже не успел заметить, откуда ему под колеса метнулся огненный, кричащий болид. До самого последнего момента девушка упивалась происходящим, кричала от восторга и скорости… А через несколько мгновений ее хрупкое, стройное тело осталось лежать изломанной, перекрученной массой плоти и стали саней.

Я моргнул и медленно вернулся в реальность. Ворон послушно, даже как-то обреченно держал курс на старый заброшенный сад недалеко от черты города, на взгорке. У нас в запасе было минут семь, я не торопил птицу.

Над парком мы сделали круг, оценивая обстановку. Точнее, я оценивал обстановку, ворон кружил. Вот дорога, вот резкий поворот, вот довольно крутой склон, пересекающий дорогу аккурат за поворотом, а вот и гурьба ребятишек от мала до велика, весело и шумно носящихся на санях. Кто же их отпустил в такое время кататься, куда смотрят родители?! Ах да, нет родителей – вон здание детдома в километре отсюда стоит особняком. Тогда где няньки, или кто там? Но это уже не мое дело, главное, что вдалеке уже появились фары автоколонны. Где, где же жертва? Я плотоядно рассматривал детей, пока ворон спускался по спирали. В такой толпе сложно определить конкретную жертву, нюх нового слуги не давал должной точности.

Луна сегодня сияла как небесный фонарь, отчетливо освещая повернутый к ней спуск с холма. Острое зрение птицы, наконец, выхватило знакомую фигуру, тянущую сани вверх по склону. Осторожно захлопав крыльями, ворон устроился на ветке груши-дички и громко каркнул. На него никто не обратил внимания, а девушка как раз взобралась на вершину спуска и, подбадриваемая ребятами, помчалась с криком вниз. Ворон не спускал с нее глаз. Мы ждали ее следующего спуска.

Снова попыталась вернуться в игру совесть, пока девушка резво тянула санки вверх, но я снова от нее отмахнулся. Девушка была на середине склона, когда мы с вороном вернулись в высь, и я удостоверился, что грузовики уже на подходе. Пора действовать.

Все, кто был сейчас на вершине, синхронно помчались вниз с криками и визгами, то вырываясь вперед, то разбрызгивая фонтаны рыхлого, неукатанного еще снега. Ворон вошел в пике. Девушка взобралась на холм, оставила санки на краю, примерилась и… Тут перед нею появился я, с жутким оскалом, горящими, алчущими глазами, с ворохом снежинок за спиной, тянущимся за мной наподобие плаща. Она вытянула перед собой руки и попыталась вскрикнуть, но на ее жалкий писк никто не обратил внимания, крику вокруг и так стояло порядком. Зажав ей рот ладонью и наклонив голову набок, я всматривался ей в глаза. Она хотела жить. Она смертельно боялась. Она ненавидела меня. Вот оно, сейчас!

Я страстно впился в голую, молочного цвета шейку. Она почти сразу обмякла и только умоляюще смотрела на меня. Я упал на колено, поддерживая ее. Я был в неописуемом восторге.

Не знаю даже с чем это сравнимо… Бывает порой, что самые обычные блюда, или напитки, которые уже не раз пробовались, дегустировались, смаковались, приносят вам совершенно новые, ни с чем не сравнимые ощущения, пьянят и отрезвляют одновременно, кружат голову и остужают, наполняют вас чувством удовлетворенности, насыщения, дают вам именно то, чего вам не хватало вот уже долгие годы. Это как сбывшаяся давняя мечта.

Девушка была как полный сосуд, казалось, я не смогу ее осушить – лопну! Ее переполняла жизненная сила, била в мое горло не струей – гейзером! Я пребывал в состоянии эйфории – вот оно счастье! Всю жизнь бы так! Казалось, мгновения текут бесконечно – я бессмертен! Но нет ничего вечного…

Вдруг, мне стало трудно ее поглощать, перехватило дыхание. Почему-то появилась ассоциация с сообщающимися сосудами, давно забытые школьные годы. Появились мысли! Тут еще совесть попыталась встрять: «Ты же еще не пробовал детей». Я чувствовал себя всесильным, всемогущим. И как только меня земля держит?

«И как только такого упыря земля держит!» – снова выпад совести. Я осторожно оторвался от хрупкой шеи и заглянул в глаза. Кольнуло несуществующее сердце. Девушка была на кого-то сильно похожа. А может это просто яркий лунный свет? Во мне все пело, голод пропал. Я был пресыщен и смотрел вокруг совершенно трезвым взглядом, хоть и чувствовал легкое головокружение, как от опьянения. Ее бледное, миловидное лицо, ярко-рыжие локоны, подпухшие губки – чье все это? Где я их видел? И эти глаза… Она смотрела на меня все с той же ненавистью и мольбой. Но желания жить в них было уже значительно меньше…

Я понял, что не смогу больше к ней притронуться. Да мне это и не требовалось, похоже. До сих пор, я выпивал своих жертв только чтобы существовать, сейчас я недопил до конца, но мне этого хватит, чтобы жить, чтобы очнуться! Что-то мне подсказывало, что я не опорожнил девушку и наполовину. Припал я к ней на секунду, не больше, – это по субъективному времени я прожил чуть ли не полжизни… Надо ей дать шанс!

Осторожно приподняв ее над землей, я отнес ее к саням и посадил. Она не сопротивлялась, дышала с трудом. Во взгляде появилась надежда и прежняя жажда жизни. Да, она сможет жить, она не из той породы, что легко сдается. Даже с половиной своей жизнерадостности, она переживет очень многих. Но вот грузовик…

Синхронные бобслеисты уже стояли внизу, как будто прислушиваясь. Кто-то уже начинал нервничать. Пора! Изо всех сил я толкнул сани вниз, силы во мне было порядком, не жалко. Хоть пару долей секунды выгадать, только бы водитель среагировать успел…

Сани прыгнули вперед и, коснувшись наезженной лыжни, помчались вниз. Девушка не кричала, но волосы развевались точно так же, как в видении. Я позвал ворона. Больше я ничего не мог сделать. А в праве ли я был что-либо делать? Все мои порывы изменить будущее заканчивались свершением видений. Суть, по крайней мере, не менялась. Уверен, что не смог бы изменить что-либо и в этот раз.

Грузовик выехал из-за поворота, разрезая лунный свет фарами, как масло горячим ножом. Но сани в этот раз мчались чуточку быстрее. Реакция водителя последовала чуточку раньше. Но даже удара о бампер девушке хватит надолго. Возможно, даже навсегда, если она не сможет научиться искусству выживать, будучи прикованной к постели. Как научился этому я.

Ворон низко пролетел над телом, над которым уже суетилась пара людей в форме, и сюда же бежала еще пара из следующей машины автоколонны. Военные знают, как обращаться с раненными. Ворон взмыл в небо. Он чувствовал, что это его последний полет со мной, ему было легко на его пернатой душе. Я себя чувствовал препаршиво. Наверное, я снова становился человеком.

Я медленно открыл глаза и повел затуманенным взором вокруг. Где я? Кто я?

Приглушенное освещение резало непривыкшие глаза, я прищурился. Сквозь узкую щель между шторами и окном просматривалась улица. Там за укутанным снегом деревом горел уличный фонарь. Снег на дереве искрился в его свете. Искрился свет на подоконнике, весь испещренный птичьими следами.

Я перевел взгляд обратно в комнату. Пообвыкшие глаза ощупывали непривычную обстановку. Маленькая комнатка, одинокий плафон настольной лампы на тумбочке у ног, какой-то громоздкий аппарат рядом с койкой, помигивающий индикаторами. На стуле, положив голову на одеяло у самых моих ног, спала девушка. Ее рыжие волосы в свете ночника горели огнем, искрились, переливались при каждом ее вздохе. Как будто смотришь на пламя костра.

Нахлынули воспоминания. Свадьба, бокалы, гости, пикник, друзья, палатка, елка-красавица, гитара, снег, костер, кофе…

Я осторожно пошевелил губами, но сказать ничего так и не смог. Мешала трубка. Моргнул, потянул носом, пошевелил пальцами рук, а затем ног. Наверное, сон у девушки был неспокойный, потому что она вздрогнула и открыла глаза, после того, как я пошевелил ступней.

– Ой! – Она заглянула в мои открытые глаза. – Дорогой?! – Это уже был почти крик. Я попытался кивнуть, но она тут же приставила свой маленький пальчик к моим губам и сказала: – Молчи, тебе говорить вредно. И двигаться тоже.

Ее глаза лучились, она вся сияла. Но она как-то постарела, осунулась. Наверное, я давно уже так валяюсь. На дворе зима. Когда наша бригада вошла в то горящее здание, чтобы найти ребенка, и я провалился на этаж ниже, прямо в огненную ловушку, был октябрь. Меня передернуло всего от воспоминаний. Там было что-то жуткое в той комнате, объятой огнем. Или кто-то. Сильно зачесалась шея.

– Тише, тише, – она нажала на какую-то кнопку на аппарате и быстро посмотрела на дверь. – Не волнуйся, все будет хорошо.

Она улыбнулась, глядя мне в глаза. Да, все будет хорошо, подумал я. Я ее люблю, свою единственную и ненаглядную. Почему же мне так грустно, глядя на нее?

Я осторожно поднял руку и медленно почесал шею. Там на коже были две заметные ямки, будто плохо зажившие шрамы. Может это от ожогов?

Вошла медсестричка с заспанными глазами. Увидав меня и мое состояние, она захлопотала, ее сонливость как рукой сняло. Сделала укол в капельницу, что-то пометила в бланке на тумбочке. Мне стало легче. Осторожно достала трубку из горла. Я попробовал что-то сказать, но смог только издать тихий сип. Медсестра вышла, заверив, что скоро вернется вместе с доктором.

– Сколько… я… так… – Наконец удалось прохрипеть мне.

– Тссс! – шикнула на меня супруга. – Три месяца и шесть дней. Сейчас конец января.

Январь. Сколько всего я пропустил. Рождество, новый год, веселье, дети, снежки, коньки, сани… Что-то больно кольнуло у самого сердца. Я ничего не мог вспомнить конкретного, но что-то очень неприятное было связано с санками, снегом, луной, рыжими волосами. Будто пытаешься ухватить за кончик хвоста растворяющийся сон, пытаешься сконцентрироваться, а он от этого только тает быстрее. Девочка! Нет, кажется, не то. Свет фар? Нулевая гравитация? Вакуум или сообщающиеся сосуды? Знакомые блюда с новой, незнакомой стороны?

Что же это за сон такой? Бред, бред длиною в три месяца.

Женушка улыбалась, не отрываясь, смотрела мне в глаза. Но я, глядя на ее рыжие кудри, в ее сияющие очи, покрывшиеся румянцем щеки, не мог ей ответить тем же. Мне было очень печально. И самым противным было то, что я не мог вспомнить причину этой тоски. Она была рядом, дразнила и сразу улепетывала. В голове вяло ворочались мысли, ощущения.

Все-таки девочка. Одинокое здание и сад, где-то недалеко, я там был, как будто, но место незнакомое. Почему я чувствую себя виноватым? В каких смертных грехах я повинен? Что я сделал не так? Что я мог сделать не так, валяясь в коме и видя сны?

– Дорогая, кажется, я хочу детей. – Голос был с хрипотцей, неродной. Скорее даже громкий, каркающий шепот. Такой неприятный…

– Ты же знаешь, что я не могу… детей… – Она сразу погрустнела.

Я попытался кивнуть.

– Удочерим, – прохрипел я. Именно удочерим, потому что хочу девочку, подумалось мне. Вслух добавил: – И волосы у нее будут, как у тебя.